Настойчивость мистера Плотски можно было понять: Линда была довольно привлекательная, чуть полноватая светлоглазая блондинка. Она носила короткие мини-юбки и обтягивающие кофточки с глубоким вырезом, что не вязалось с её утверждением об отсутствии интереса к мужчинам.

Александр Матлин

ПРОКЛЯТИЕ СЕРЫХ КОЛГОТОК

(продолжение. Начало в № 6/2023)

По прошествии года я уже был знаком с работниками офиса, коих было человек пятнадцать. Почти со всеми у меня сложились дружеские отношения. Они ограничивались дюжиной незаменимых слов: привет — как дела? — отлично — прекрасная погода — до завтра…Этот лексикон вполне укладывался в мой словарный запас и потому вселял в меня слабую самоуверенность.

Единственный человек, с кем я говорил, выходя за пределы обычного лексикона, была секретарша Линда. Восемь часов в сутки мы находились в одной комнате, и это породило некое подобие дружбы, вызванное потребностью в человеческом общении. Так я узнал, что Линда давно развелась с мужем и живёт вдвоём с двенадцатилетней дочкой. Дочка учится хорошо, работа Линде нравится, босс ею доволен, в общем, жизнь прекрасна.

Мой босс, мистер Плотски, почему-то ревниво относился к моим разговорам с Линдой. Случайно увидев меня около её стола или её возле меня, он хмурился и всегда находил повод прервать наш разговор и обратиться ко мне или к ней с каким-нибудь вопросом. Сам он довольно часто подходил к Линде поболтать явно не по делу. Говорил он вполголоса, так что я не слышал, о чём. Линда при этом улыбалась, иногда смеялась и краснела. Один раз я увидел, что она была чем-то недовольна, хмурилась и отвечала мистеру Плотски громко и раздражённо.

Однажды, когда наши оба босса были в отъезде, мы с Линдой могли позволить себе потрепаться дольше обычного. В порыве откровения она рассказала, что мужчины её не интересуют, никакого бойфренда у неё нет, и это её не беспокоит. И что мистер Плотски (только, между нами, сказала она, понизив голос, хотя в приёмной никого не было) к ней пристаёт, делает комплименты, рассказывает скользкие анекдоты и уговаривает встретиться после работы. Но он ей совершенно не нравится. Он думает, что она не знает, что он женат.

Настойчивость мистера Плотски можно было понять: Линда была довольно привлекательная, чуть полноватая светлоглазая блондинка. Она носила короткие мини-юбки и обтягивающие кофточки с глубоким вырезом, что не вязалось с её утверждением об отсутствии интереса к мужчинам.

Так долгие дни и месяцы продолжалось моё однообразно-тягучее бытие — до того момента, когда в приёмную вошла некрасивая, худощавая, элегантно одетая брюнетка.
11

Ах, дорогой мой читатель, до чего обманчиво устроено наше мироощущение! Жизнь представляется нам движением по какой-то заранее прочерченной прямой линии, которая уходит в бесконечность. Мы никогда не знаем, в какой точке эта линия может без предупреждения переломиться и пойти в другом направлении. И когда это происходит, мы с удивлением пожимаем плечами, но покорно воспринимаем этот неожиданный перелом и снова видим однообразную прямую линию, растворяющуюся в тумане будущего…

В тот момент, когда в приёмную вошла некрасивая брюнетка, я не знал, что это вошла моя судьба и продолжал рассчитывать несущую способность очередной плиты очередного перекрытия…

На этом месте я должен остановиться и рассказать вам, дорогой читатель, о том, что предшествовало появлению мистической брюнетки и о чём я узнал много позже.

Как нетрудно догадаться, я был не единственным доверенным лицом Линды. Так же, как мне, она по секрету рассказывала о бесплодных ухаживаниях мистера Плотски своим близким родственникам и подругам. Я подозреваю, что настойчивость мистера Плотски ей втайне льстила; признаться в этом она не могла, но и не могла удержаться от того, чтобы с кем-нибудь не поделиться. У близких родственников были другие близкие родственники. У подруг были другие подруги. Секретная новость о бедной Линде и зловещем Плотски расползлась по городу и в конце концов вползла в редакцию местной газеты «Парижские новости».

Я забыл сказать, что город, в котором размещался комбинат «Сборные горизонты» назывался Париж. Ничего удивительного. В Америке полтора или два десятка Парижей. Наш был не из самых мелких. Он насчитывал около двенадцати тысяч жителей, имел статус районного центра, и мог позволить себе содержать ежедневную газету. Газета печатала местные новости, интервью с политиками и бизнесменами районного масштаба, кроссворды и предсказания астрологов. Газета пользовалась популярностью, но, тем не менее, дела у неё шли неважно. Тираж понемногу снижался, соответственно снижался приток рекламы — единственного источника дохода, и сотрудники газеты всё больше тревожились за свою работу. Единственное, что могло спасти газету от медленного умирания, была бы сенсация. Была бы… только откуда ей взяться в тихом сонном городе с населением в двенадцать тысяч мирных жителей?

Репортёр газеты Сильвия Мак-Шварцман (не знаю, как называть репортёра в женском роде — репортёрша? репортниха? репортунья?) была одной из тех, кому подруга по секрету рассказала о приставаниях женатого ловеласа Плотски к незамужней Линде. В другое время Сильвия пропустила бы это мимо ушей. Подумаешь — событие! Все мужики пристают ко всем женщинам. Но сейчас, когда «Парижские новости» были на грани банкротства, она почуяла надежду на спасение. Она почуяла сенсацию с беспроигрышным звучанием: сексуальный харрасмент.

И теперь мы возвращаемся к тому моменту, когда репортёрша газеты «Парижские новости» Сильвия Мак-Шварцман, некрасивая, элегантно одетая брюнетка, вошла в приёмную комбината «Сборные горизонты». Она пришла с ясно начертанной целью: расследовать преступную сексуальную деятельность главного инженера компании мистера Плотски.

Следует объяснить, чем отличается криминальное следствие от журналистского. Если цель криминального следствия — выявить и доказать факты нарушения закона, то журналисту не надо ничего выявлять и доказывать. Его цель — собрать и отобрать факты и свидетельские показания, которые подтверждают сенсацию, установленную до начала следствия. Другими словами, в одном случае первичны факты, а приговор вторичен; в другом случае всё наоборот: первичен приговор, а факты вторичны.

Прежде всего Сильвия Мак-Шварцман поговорила с мистером Загрудски. Она открыла ему глаза на страшное злодеяние, которое творится в его комбинате у него под носом. Перепуганный мистер Загрудски пообещал Сильвии и дал распоряжение всему комбинату оказать поддержку в её следствии. После этого Сильвия допросила весь персонал офиса «Сборных горизонтов», включая, разумеется, преступного Плотски и его жертву Линду.

Как мне впоследствии по секрету рассказала Линда, она не могла понять, чего от неё хотела эта дама. Навязчивая журналистка объясняла, что Линда является жертвой полового преследования со стороны её босса, мистера Плотски, на что Линда пыталась втолковать дуре журналистке, что он, Плотски ей не босс и никак её не преследовал. Конечно, он пытался пригласить её на свидание, ну и что, на то он и мужик, а если это считать преследованием, то подумаешь, велика беда, ну попреследовал раз-другой, и ладно, от неё от этого не убыло. Журналистка не сдавалась и перешла к угрозам. Она заявила, что Линда пытается скрыть преступление, а это само по себе и есть преступление, за которое Линда может быть привлечена к ответственности. После этого Линда расплакалась и сказала, что эта дама может писать в своей паршивой газете что хочет, лишь бы отвязалась.

Пока шло следствие, я ничего об этом не знал. Я только видел, что время от времени некрасивая брюнетка уединялась с кем-нибудь из сотрудников офиса в кабинете мистера Загрудски, который специально для этого уступил ей свой кабинет, а сам временно обитал на полигоне в будке прораба Гонзалеса. В конце концов настала моя очередь. Брюнетка, которая велела называть её Сильвией, увела меня в кабинет мистера Загрудски. Она закрыла за собой дверь, вынула из сумочки блокнот и приступила к допросу, который она называла интервью и назначения которого я всё ещё не понимал.

— Алекс, — сказала Сильвия, — я надеюсь, что вы, так же, как и я, считаете недопустимым сексуальный харассмент, который имеет место в вашей компании.

Я не уловил смысла сказанного, но мне показалось что непонятное слово «харассмент» чем-то похоже на слияние русских слов «хорошо» и «прекрасно». Я вспомнил наставления мистера Загрудски и ответил так:

— Я очень рад, что я работаю в такой замечательной компании.

Сильвия подняла голову от блокнота и остолбенело уставилась на меня. В её взгляде читался шок с оттенком любопытства. Наконец, она сказала:

— Вы поняли мой вопрос?

— Не совсем, — признался я.

— Вы знаете, что такое харассмент?

Я промычал что-то невнятное. Сильвия отложила блокнот и объяснила мне, что такое харрасмент и как его можно распознать. Оказалось, что это — когда мужчина оказывает женщине знаки внимания, улыбается, называет ласковыми словами и намекает на встречу в нерабочее время. Если он рассказывает ей анекдоты — это особенно важный признак харрасмента.

— Вы сидите в одной комнате с Линдой. — Сильвия перешла от артподготовки к наступлению. — Замечали ли вы что-либо из перечисленных симптомов в поведении мистера Плотски по отношению в Линде?

— Не замечал, — твёрдо сказал я, помня, что Линда рассказывала мне о приставаниях моего босса по секрету, который не подлежал разглашению.

— Как же вы могли не замечать? — с грозным укором сказала Сильвия. — Он к ней подходил?

— Ну, подходил.

— Он с ней разговаривал?

— Естественно.

— О чём?

— Не знаю. Я не прислушивался.

— Он при этом улыбался?

— Возможно. Я не видел.

— Так. Вы не видели, но допускаете, что он мог улыбаться, правильно?

— Ну, наверно, мог. Каждый человек может улыбаться.

Сильвия начала раздражаться. Я понял, что мои ответы её не устраивают, но не знал, как ей угодить. Я сказал на всякий случай:

— Она улыбалась. Даже иногда смеялась.

— Ага, — оживилась Сильвия. — Как вы думаете, почему она смеялась? Он рассказывал ей анекдоты скользкого содержания?

— Не знаю. Я не слышал, о чём они говорили.

— Но вы допускаете, что он мог рассказывать ей анекдоты скользкого содержания, не так ли?

Я опять не понял вопроса, но, чтобы не раздражать Сильвию, вежливо согласился, что её, похоже, обрадовало.

— Вы можете привести пример такого анекдота, который, возможно, рассказал Линде мистер Плотски? Я понимаю, что вы не слышали конкретный анекдот, но это неважно. Мне просто нужен пример.

— Ну, хорошо, — сказал я, перебирая в уме анекдоты и стараясь выбрать какой-нибудь поприличнее. — Значит, так. Идёт полицейский ночью по парку и слышит: в кустах раздаются стоны. Ага, думает он, кто-то там делает это… В общем занимается любовью. Подходит ближе и спрашивает: эй вы, там! Вы это по согласию? Ему отвечает мужской голос: да, по согласию, по согласию. Полицейский говорит: я не вас спрашиваю. Мужской голос отвечает: а здесь больше никого нет.

Сильвия рассмеялась, что совсем не вязалось с её строгим обличием.

— Смешной анекдот, — сказала она. Хотя не понятно, почему были стоны. Кстати, откуда у вас акцент? Вы из Греции?

— Я из Советского Союза. Так раньше называлась Россия.

— Прекрасная страна, — мечтательно вздохнула Сильвия. — Я всегда хотела там побывать. Вы, наверно, скучаете по родине. Но вы не должны впадать в отчаяние, привыкните. Приятно было познакомиться.

12

Прошло два дня, и газета «Парижские новости» вышла с устрашающим заголовком величиной с четверть страницы: «Парижская весна половых преступлений». Под ним красовалась статья Сильвии Мак-Шварцман о сексуальном харассменте главного инженера компании «Сборные горизонты» Плотски при попустительстве генерального директора Загрудски. Статья в ярких тонах описывала, как краснела и плакала бедная Линда, и заодно полностью воспроизводила анекдот, который я рассказал Сильвии. Анекдот не имел никакого отношения ни к Линде, ни мистеру Плотски, но почему-то именно он воспринимался читателями и правоохранительными органами как главное доказательство преступления.

Статья стала сенсацией районного, а потом и штатного масштаба и сразу увеличила тираж газеты вдвое. Наш офис начали осаждать какие-то репортёры и адвокаты. Мистер Загрудски дал Линде оплачиваемый отпуск на неопределённое время и наказал ей поменять номер телефона и уехать к родственникам в Аризону. На место Линды он нанял какую-то немолодую толстую женщину с постоянным выражением отвращения ко всем окружающим. Имя её было Грейс, то есть Грация. При её внешности это имя звучало как насмешка, но почему-то никто, глядя на неё, не смеялся. Она нагнетала страх.

Мой босс мистер Плотски исчез. Для меня это было катастрофой; мы только что получили несколько заказов, и вдвоём с Плотски с трудом справлялись с инженерной работой. Без него половина новых заказов была под угрозой срыва сроков, а это означало провал. Минуя Грейс, я проник к мистеру Загрудски. В самых тревожных тонах я обрисовал ему ситуацию, которую он и так понимал не хуже меня.

— Садись, — сказал Загрудски. — Я как раз хотел с тобой поговорить. Мистер Плотски не вернётся. Я уволил его по собственному желанию. Можешь занимать его кабинет; теперь ты — главный инженер. Я понимаю, что тебе нужен ещё один инженер в помощь. Может быть, два. Я дал объявление в несколько газет и агентств. Будут приходить люди, и ты будешь их интервьюировать. Потом направляй ко мне. Пока что я договорился с начальством корпорации, чтобы часть нашей инженерной работы передали в другие комбинаты корпорации. Но это — временно, пока мы не найдём тебе помощника. Всё понятно? Поздравляю с повышением.

13

Так, не проработав в «Сборных горизонтах» и полутора лет, я неожиданно приобрёл отдельный кабинет и титул с прилагательным «главный». Титул приятно щекотал самолюбие, но, в то же время, пугал тяжестью свалившейся на меня ответственности. Теперь всё инженерное обеспечение заказов лежало на мне. Я стал работать по двенадцать часов в день. Это не помогало. Объем работы продолжал расти, как снеговая шапка, грозящая обвалом.

Тем временем, в ответ на наши объявления в газетах и агентствах начали приходить «резюме» от людей, желающих получить работу. Я должен был их изучать и решать, кого приглашать на интервью, а кого нет. Наше объявление ясно оповещало, что мы ищем инженера, знакомого с проектированием и изготовлением железобетонных конструкций, имеющего опыт работы не менее пяти лет. Несмотря на это, свои услуги предлагали все, кто угодно. Среди кандидатов на должность инженера был один специалист по чешской поэзии 18-го века, один художник-пацифист, два скрипача, несколько преподавателей обществоведения и множество танцоров, певцов, психологов и астрономов. Очевидно, людей, которые искали работу, меньше всего интересовало содержание работы. К «резюме» обычно прилагалось сопроводительное письмо, в котором податель сего заверял в своей невероятной трудоспособности и добросовестности. Чтение всей этой галиматьи было довольно мучительным занятием и занимало массу времени, поскольку я плохо понимал написанное и пользовался словарём.

Наконец, появился один кандидат по имени Джеймс Джонсон, который подавал надежду. Его «резюме» извещало, что он получил степень бакалавра в университете Луизианы по специальности инженера-строителя и после этого работал пять лет «в области проектирования и изготовления железобетонных конструкций». Это выражение слово в слово повторяло фразу из нашего объявления. При этом не указывалось имени компании, в которой мистер Джонсон проектировал эти конструкции, что показалось мне странным. Я позвонил ему и пригласил на интервью.

Мистер Джонсон оказался коренастым негром с серьгой в носу и широкой, радостной улыбкой. Он был в костюме, при галстуке, и источал душный запах парфюмерии. Войдя в кабинет, он протянул мне руку, сказал, что ему очень приятно со мной познакомиться и спросил:

— Сколько вы будете мне платить?

Я замялся и сказал, что вопросы зарплаты не в моей компетенции и что он может это обсудить с директором комбината мистером Загрудски, который с ним сегодня же встретится. Затем я предложил ему сесть и перешёл к заранее приготовленным вопросам.

— Где вы работаете?

— В настоящее время я не работаю.

— А где работали до этого?

— У меня была своя компания, — с важностью сказал мой собеседник, перестав улыбаться. — Я выполнял заказы различных корпораций.

— Можете назвать эти корпорации?

— Извините, не могу. Я не хочу, чтобы вы им звонили. Я не хочу, чтобы они знали, что я ищу работу.

Это звучало довольно правдоподобно, и я не стал дальше двигаться в этом направлении. Я сказал:

— Какие предметы вы изучали в колледже?

— Всякие, — сказал мистер Джонсон, помявшись. — Самые разные предметы.

— Ну, например, сопротивление материалов. Было?

— Было.

— Строительная механика была?

— Была.

— Теория упругости?

— Была.

— Каким методом вас учили рассчитывать статически неопределимые системы?

В глазах моего собеседника заметался испуг. Я подумал, что, возможно, из-за моего акцента бедный парень не понимает, о чём я говорю. Чтобы облегчить ему жизнь, я взял листок бумаги и нарисовал схему балки на трёх опорах, нагруженную сосредоточенной силой в одном пролёте.

— Вот, например, — сказал я. — Неразрезная балка с нагрузкой в одном пролёте. Как распределяется изгибающий момент?

Выражение испуга в его глазах Джонсона сменилось затаённым выражением ненависти. Помолчав, он промолвил:

— Вы что, экзаменуете меня?

— Нет, нет, что вы, — заверил я. — Просто хотел узнать, чему вас учили в колледже. Вы знаете, что такое изгибающий момент?

— А чего тут знать, — сказал мистер Джонсон. — Момент и есть момент. Короткий промежуток времени.

Я почувствовал, как моя спина покрылась холодным потом. Понятие изгибающего момента было основой основ любого технического образования — как азбука, как таблица умножения. Инженеру не знать, что это такое — всё равно, что десятикласснику не знать, как пишется слово «мама». Стараясь не менять выражения лица, я поблагодарил мистера Джонсона за удовольствие от знакомства и отвёл к мистеру Загрудски.

В этот же день пришёл ещё один кандидат на трудоустройство. Его «резюме» извещало, что он инженер и уже седьмой год работает на комбинате пиломатериалов.

— Какие обязанности вы исполняете? — спросил я.

— Известно какие. Катаю тележку с досками.

— У вас в «резюме» написано, что вы инженер.

— Ну да, это моя должность, — отвечал кандидат, шмыгая носом. — Инженер по транспортировке пиломатериалов.

Этого человека я не направлял к Загрудски. Я объяснил ему, что он неправильно понял наше объявление и пожелал ему дальнейших успехов.

В конце рабочего дня ко мне зашёл Загрудски.

— Я кое-что проверил, — сказал он. — В штатном университете Луизианыникакой Джеймс Джонсон никогда не учился. Я сказал Грейс, чтобы она послала ему вежливый отказ. Но ты должен написать мне короткий меморандум о твоём интервью этого Джеймса Джонсона и твоей рекомендации отказать ему в приёме на работу. Понятно?

— Понятно, — сказал я. — С большим удовольствием.

— А пока что у меня для тебя есть ещё один кандидат.

Он положил передо мной «резюме».

— Его зовут Понг Пинг. Я ему позвонил. Он совсем не говорит по-английски.

Впрочем, ты тоже не очень, так что, у вас много общего. Вы найдёте общий язык.

Мистер Понг Пинг явился на следующий день. Это был щуплый китаец непонятного возраста, который не улыбался, но всё время кивал головой. В его резюме было сказано, что он получил степень магистра в тайваньском университете, после чего работал десять лет на Тайване и пять в Америке, в компании, чей адрес и телефон были указаны. Я сказал:

— Садитесь, пожалуйста, мистер Пинг. Как поживаете?

Мой собеседник интенсивно закивал головой и сказал:

— Йес, йес, йес, йес.

— Как мне вас называть, — спросил я, — мистер Пинг или мистер Понг?

— Йес, йес, Понг Пинг, йес.

— Как я понимаю, вы окончили тайваньский университет, правильно?

— Йес, йес, йес.

— Каким методом вас учили решать статически неопределимые системы, включая балки и рамы?

— Йес, йес, балки, рамы, — закивал мистер Пинг Понг.

Повторяя свой примитивный тест, я нарисовал балку на трёх опорах и, чтобы быть уверенным, что он меня понял, написал рядом букву М и поставил вопросительный знак.

Китаец закивал головой и в одно мгновенье изобразил диаграмму изгибающих моментов. Под ней он с такой же скоростью и так же безупречно изобразил диаграмму поперечных сил. Заодно он слегка подправил мою схему, показав, что только одна опора может быть неподвижной, а две другие должны свободно кататься. После этого он положил карандаш и вопросительно посмотрел на меня. Я сказал:

— Посидите минуточку.

Я зашёл к мистеру Загрудски.

— Сейчас я приведу к вам мистера Понг Пинг, — сказал я. Я хочу, чтобы он начал у нас работать как можно скорее.

— Вы уверены? — удивился мистер Загрудски. — Как вы будете с ним работать? Он ведь не говорит по-английски.

— Значит, будет молчать. Это даже лучше…

14

Чем старше мы становимся, тем чаще наш взгляд оборачивается в прошлое. Прошлое нас волнует. Как это объяснить? Почему сегодня нас беспокоят события и люди, которые давно растаяли в тумане ушедшего времени? Почему я терзаюсь каким-то своим глупым поступком, сделанным много лет назад? Или когда-то неловко сказанной фразой, о которой кроме меня уже давно некому помнить? У меня нет ответа на эти вопросы, мой дорогой читатель.

Исчезли, растаяли, ушли во тьму небытия герои этой истории, и я не знаю, кто из них жив, а кто нет. Но память о них не исчезает. Время от времени она навязчиво выплёскивается волнами ненужных подробностей. Бороться с ними бесполезно, и я понимаю, что проще дать им волю.

Вместе с отдельным кабинетом и титулом Главного инженера я получил существенную прибавку к зарплате. Одновременно, моя Зина блеснула двумя достижениями: нашла магазин, где продавали серые колготки среднего размера, и получила работу несмотря на то, что её английский всё еще не дотягивал до совершенства. Работа была простая, что-то среднее между секретаршей и уборщицей, но благодаря ей, наш семейный доход подскочил в полтора раза. В масштабе нашего скромного воображения мы разбогатели. Мы сняли более дорогую квартиру — побольше размером и в приличном районе. Жизнь приобретала всё более благопристойные очертания.

На работе моё состояние паники прошло после того, как появился бессловесный Понг Пинг. Этот китаец был сущей находкой. Он сидел за моим бывшим столом в приёмной директора. Работал он быстро и почти без ошибок, мои наставления понимал с полуслова, и на всё с готовностью отвечал киванием головы или бессменным «йес-йес-йес». Сложнее обстояло дело, когда у него возникал вопрос или комментарий к проекту. Он пытался объяснить проблему на своём полу-английском языке, я его не понимал и поначалу просто отмахивался. Потом обычно оказывалось, что его бессвязное бормотание имело смысл, и я стал к нему прислушиваться.

Я больше не работал по 12 часов в день. Я возвращался домой одновременно с женой, и пока она готовила обед, мы обменивались впечатлениями прошедшего дня. Я рассказывал про своего смешного китайца, который не только делал свою работу быстро и качественно, но ещё и порой находил мои ошибки в расчётах. Рассказы жены сводились, в основном, к тому, как её похвалил босс. Вообще, босс у неё оказался замечательный — чуткий, справедливый, вежливый — словом, не босс, а сказка. Он давал ей сложные задания и хвалил её за их исполнение. И всегда находил время уделить ей внимание. Я слушал эти рассказы с удовлетворением, хотя повышенное внимание босса вызывало у меня некоторую настороженность.

Перед сном я смотрел новости по телевизору и иногда просматривал газету «Парижские новости». После скандала с моим бывшим боссом я полюбил эту газету, благодаря которой я взлетел в должности. Почти в каждом номере мне попадались репортажи Сильвии Мак-Шварцман, и я гордился личным знакомством с ней. Но сенсаций больше не было, и газета опять начинала хиреть. Количество страниц в ней медленно убывало, объём рекламы тоже. Парижу грозило остаться без газеты. Не могу сказать, чтобы меня это очень беспокоило.

15

Новая секретарша Грейс оказалась довольно агрессивной и властной тёткой. Прежде всего, она взяла в свои руки телефонные звонки. Вообще, у каждого работника офиса, в том числе у меня, были прямые телефоны с городскими номерами, которые были известны немногим. Нам не разрешалось давать эти номера людям, звонившим по делам службы. Все деловые звонки в компанию должны были идти через главную линию. На эти звонки раньше отвечала Линда, а теперь Грейс. В отличие от Линды, она не просто соединяла звонившего с нужным работником, а сначала допрашивала его и выясняла подробности: как его или её зовут, где он или она работает, по какому вопросу звонит, насколько это срочно и т.п. Иногда она, по одной ей известной причине, сама решала, соединить ли абонента с желаемым человеком, или сказать:

— Дайте мне ваш номер телефона, он вам позвонит.

Если она решала, что можно допустить абонента до нужного ему сотрудника, она сначала докладывала примерно так:

— Вам звонит мистер Пушман, сейлсмен из компании «Голдман и Голдман» по поводу оплаты счёта за прошлый месяц. Скажите ему, что он не должен так часто вам звонить, вы с ним только вчера разговаривали. Соединяю.

Меня раздражала назойливая услужливость Грейс, которую я воспринимал, как вторжение в мои дела. Однажды я не выдержал и сказал:

— Можете не беспокоиться, я сам разберусь, кто и зачем мне звонит.

На моё хамство Грейс не упустила возможности ответить хамством:

— Я вам делаю одолжение. Если бы вы лучше понимали английский, мне не надо было бы ничего объяснять.

Сказавши так, она демонстративно погрузилась в свои дела и при этом пробурчала себе под нос что-то сварливое, вроде:

— Нанимают черт знает кого, двух слов связать не могут, а ещё…

Этот короткий разговор определил наши дальнейшие отношения, которые я бы назвал прохладными, покривив правдой. На самом деле, я возненавидел Грейс всей душой и не сомневался во взаимности.

Однажды у меня раздался звонок по служебной линии, и Грейс сказала своим обычным сварливым голосом с оттенком презрения:

— Вам звонит эта сука. Соединяю.

Голос «этой суки» показался мне знакомым. А может быть, только показался. Она сказала:

— Узнаёте? Нет? Мы с вами однажды встречались у вас в офисе. Это Сильвия Мак-Шварцман из «Парижских новостей». Как поживаете?

— Спасибо, хорошо, — ответил я, пытаясь сообразить, чем я мог заинтересовать «Парижские новости». В то же время где-то внутри шевельнулось чувство надвигающейся опасности. По старой привычке представитель прессы воспринимался как некая всемогущая сила, что-то вроде полиции или федерального правительства.

— Чудесно! — выкрикнула Сильвия, явно осчастливленная сообщением о том, что я поживаю хорошо. — Я хочу пригласить вас на ланч. Завтра в час-тридцать вам удобно? Встретимся в ресторане «Летучая мышь», это всего два квартала от вашего офиса.

— Спасибо. А можно спросить… — Я в растерянности пытался вспомнить нужные слова. — По какому … так сказать… поводу…

— Я вам всё объясню, когда мы встретимся, — заверила меня Сильвия. — Только пусть это будет между нами. Пожалуйста, ничего не говорите мистеру Загрудски.

— Хорошо. А жене можно?

Сильвия расхохоталась.

— Это — пожалуйста. Скажите ей, что она может не беспокоиться.

Остаток дня и всё следующее утро я размышлял о том, зачем я понадобился Сильвии Мак-Шварцман. В конце концов я пришёл к выводу, что она хочет написать обо мне очерк. А может быть, целую повесть. Или роман. О молодом, талантливом инженере, который, преодолевая оковы тоталитаризма, прорвался сквозь железный занавес и теперь в свободной Америке сумел реализовать мечту своей жизни. В общем, что-то в этом роде. Надо будет придумать какую мечту я реализовал. Было только не совсем понятно, почему это надо скрывать от моего начальника.

Ресторан я нашёл без труда. Сильвия уже сидела за столом в дальнем углу и, увидев меня, помахала рукой. Она была по-прежнему элегантно одета, благоухала парфюмерией и уже не показалась мне такой некрасивой, как раньше. Не глядя в меню, она заказала себе несладкий холодный чай и зелёный салат без заправки. Я выбрал кока-колу и сэндвич «пастрами». Мы немного поболтали про погоду и, наконец, моя собеседница заговорила, понизив голос, хотя поблизости никого не было.

— Это пока между нами. Вашу компанию скоро привлекут к суду за расизм. Вы помните человека по имени Джеймс Джонсон?

— Помню. Он приходил к нам на интервью.

— Правильно. И теперь он подаёт в суд на вашу компанию. Он утверждает, что вы не взяли его на работу, потому что он африкано-американец.

— Я не знал, что он из Африки.

— Вы меня не поняли, — сказала Сильвия. — Африкано-американец означает, что он чёрный.

— Я видел, что он чёрный. Но я не знал, что он из Африки. На вид — обыкновенный негр. И совершенно безграмотный. Заявляет, что он инженер, но, на самом деле, нигде не учился.

— Вы не должны так говорить. — Сильвия нахмурилась и поджала губы. — Это слово нельзя употреблять.

— Какое слово? Негр, что ли?

— Да. Вы должны говорить африкано-американец. Или просто: афроамериканец.

— Ну хорошо, больше не буду. Этот ваш африкано-американец врёт, что он инженер. Он простых вещей не знает.

— Это не важно.

— Как это не важно? А что же тогда важно?

Сильвия вздохнула и покрутила головой, как человек, отчаявшийся объяснить своему собеседнику простую истину. Она молча доедала свой салат, глядя в тарелку и о чём-то напряжённо думая. Наконец, она подняла взгляд, положила свою руку на мою и вкрадчиво сказала:

— Алекс, всё, что вы говорите, наверно, правда. Но это не важно. На самом деле, имеют значение два факта: то, что он афроамериканец и что его не приняли на работу. Эти два факта прекрасно укладываются в громкий гражданский процесс, который может разорить вашу компанию. И вы останетесь без работы. Понятно?

К своему удивлению, я всё прекрасно понял и сначала испугался. Потом до меня дошло, что это, видимо, и было целью моей собеседницы — запугать меня, чтобы чего-то от меня добиться. Но чего?..

— Так вот, — продолжала Сильвия. — Прежде, чем адвокат вашего Джеймса Джонсона передаст дело в суд, я хочу опубликовать в «Парижских новостях» статью о расизме, который, можно сказать, окопался в нашем городе. Статья будет фокусироваться на одном конкретном человеке, и этим человеком, как вы догадываетесь, является ваш босс, мистер Загрудски. Он руководит компанией, которая не приняла на работу мистера Джонсона по совершенно очевидной причине: потому что он афроамериканец. Разве это не так?

— Я…э-э…не знаю…наверно…вам виднее, — проблеял я, чувствуя холод и лёгкую дрожь в области желудка.

— Кто написал Джонсону письмо с отказом принять его на работу? — спросила Сильвия, впиваясь в меня взглядом. От её дружелюбного тона не осталось и следа.

— Ну… Грейс.

— Грейс всего лишь секретарша. Кто подписал письмо?

— Ну… мистер Загрудски.

— Ага! Я так и предполагала. Теперь вы должны хорошо подумать и вспомнить другие факты проявления расизма мистером Загрудски. Его высказывания или просто мимолётные замечания на эту тему. Или анекдоты, в которых высмеиваются люди афроамериканского происхождения, даже если эти анекдоты рассказывал не Загрудски, а кто-то другой, а Загрудски слушал и улыбался. И прочее, в таком же роде.

Дрожь в области желудка становилась невыносимой, и я стал бояться, как бы меня не начало рвать на глазах представительницы прессы. Я сказал:

— Понимаете, мисс Мак-Шварцман…

— Называйте меня Сильвия, — перебила Сильвия.

— …Хорошо, Сильвия. Как бы это вам объяснить… Я очень занят на работе. Сижу, как проклятый в своём кабинете, никого не вижу и не слышу. С мистером Загрудски я совсем… ну, почти совсем никогда не встречаюсь. Вот… Поэтому я ничего…

— Слушайте, Алекс, — перебила меня Сильвия, — это ведь в ваших интересах. В городе после моей статьи поднимется антирасистская кампания. Если эта кампания, а следом за ней и судебный процесс будут направлены на одного человека, то, конечно, этот человек пострадает. Ему найдут замену. Но ваша компания сохранится, а я уверена, что вам не хотелось бы потерять работу. Так что, подумайте. У вас есть мой телефон. Только не звоните из своего офиса. Спасибо за встречу. Всего хорошего.

16

Кто из нас может предугадать, где его поджидает опасность? Вы живёте своей размеренной, осторожной жизнью. Вы не делаете ничего, что может её нарушить. Вы останавливаетесь на каждом перекрёстке и оглядываетесь на каждом изгибе вашего пути. Вы взвешиваете каждое слово даже перед тем, как сказать «доброе утро». Вы не принимаете никаких решений, которые, как вам кажется, могут что-то изменить или чуть-чуть искривить в вашей жизни. И вдруг, в тот момент, когда вы этого меньше всего ожидаете, а вы никогда ничего не ожидаете, вас постигает непостижимое ЭТО. И вы не можете понять: почему? Когда и где я мог так споткнуться или поскользнуться, что сам этого не заметил? Вы напрасно себя терзаете. Вы никогда не получите ответа на этот вопрос, потому что его нет.

После встречи с Сильвией Мак-Шварцман я перестал спать. Пялясь на тусклый свет уличного фонаря за окном спальни, я снова и снова проигрывал возможные варианты выхода из тупика, в который меня загнала подлая Сильвия. Я боялся отказать ей в той «помощи», которую она от меня ожидала. Но оказать ей эту «помощь» я не мог. Для этого у меня не было ни фактов, ни желания вступить в сделку с совестью. Я не мог представить себя в роли стукача.

Я попытался поделиться и посоветоваться с женой. Она выслушала моё тревожное повествование об опасности, которая нависла над моей компанией и о коварном вторжении «Парижских новостей» в мою жизнь, не проявляя эмоций. Похоже, что она даже не поняла, о чём я рассказывал.

Вообще, последнее время Зина была настолько зачарована своей работой, что это вытеснило интерес ко всему остальному, включая меня с моими проблемами. В связи с чрезмерной занятостью она стала задерживаться на работе, иногда до позднего вечера. Она приходила домой усталая, но всегда в приподнятом настроении. В её рассказах о чрезмерной занятости по-прежнему участвовал её босс, Тайлер Смит. Вначале он фигурировал как мистер Смит, а позже — как Тайлер. Босс ценил её преданность работе так высоко, что повысил в должности и прибавил зарплату. Однажды работы оказалось столько, что ей пришлось задержаться на всю ночь. Она вернулась домой только вечером следующего дня.

Я знаю, что вам, читатель, поведение моей жены может показаться несколько подозрительным, но меня оно нисколько не беспокоило. Не потому, что я, как любящий муж, не сомневался в её верности, а потому, что мне было просто не до неё. Надо мной сгущались грозовые тучи, ураган мог разразиться в любую минуту, хотя кроме меня никто в офисе об этом не знал.

Через неделю после моей угрожающей встречи с Сильвией Мак-Шварцман раздался звонок, и ворчливая Грейс сказала:

— Вам опять звонит эта сука. Соединяю.

— Подождите, Грейс, — сказал я. — Почему вы её так называете?

— Потому что я знаю, чего она добивается, — проворчала Грейс. — Соединяю.

В трубке раздался ненавистный мне голос Сильвии. Нарочито демонстрируя своё дружелюбие, она сказала:

— Привет, Алекс! Как дела? Вы подумали о нашем разговоре? Как насчёт ланча? Если вам не понравилась «Летучая мышь», мы можем встретиться в другом ресторане.

Этот звонок не застал меня врасплох, я ждал его целую неделю.

— Спасибо, Сильвия, я не голоден, — произнёс я с натужной вежливостью. — К сожалению, я не могу вам помочь. Я ничего такого… м-м.. важного… ну, того, что вы хотите… ничего такого не знаю… Поэтому…извините…

— Вы уверены? — перебила Сильвия.

— Да, уверен. Извините.

— Ну что ж, как хотите. — В голосе Сильвии зазвучал холодный металл. — Это ваше дело. Я только хотела вас защитить. Если передумаете, позвоните мне. Всего хорошего.

Я положил трубку и с облегчением выругался про себя по-русски. Сомнения кончились. Я отдался на волю судьбы, и дальнейшее от меня не зависело. Будь что будет. Авось, не посадят, всё-таки это Америка.

Вечером я ещё раз попытался излить душу жене. В конце концов, она должна была понять ту безвыходную ситуацию, в которой я оказался и то самоубийственное решение, которое я принял. Вернее, то, что я не принял никакого решения, и теперь это грозило мне потерей работы, а значит… Что это значит, я не очень чётко себе представлял. Я не ждал совета или ободряющей поддержки. Мне нужно было просто минимальное человеческое сочувствие. Не дослушав меня, Зина сказала, что ей очень жаль, но она устала от работы и у неё болит голова, Я опять остался наедине со своими тоскливыми предчувствиями. Каждый день я с трусливым трепетом просматривал газету «Парижские новости», но роковая публикация всё не появлялась. От этого ожидание беды становилось ещё мучительнее.

17

Шли дни, и я начал постепенно успокаиваться. Работа поглощала мои мысли и эмоции. Иногда мне приходилось ездить на совещания к заказчикам. По природе нашего бизнеса, заказчики не могли располагаться слишком далеко. Сто миль, от силы сто пятьдесят было максимальным удалением от места изготовления панелей и балок до места строительства; перевозка на более далёкие расстояния делала бизнес нерентабельным.

В одну из таких поездок я освободился в середине дня, чувствовал себя усталым и невыспавшимся, и решил в офис не возвращаться. Дома, привычно поднявшись на второй этаж, я стал отпирать дверь в свою квартиру, но дверь не отпиралась. Я вынул ключ из замка, снова вставил его в скважину, но дверь по-прежнему не отпиралась. Наконец, я понял, что она просто была не заперта и мысленно обругал жену за то, что она, уходя не закрыла квартиру. Я прошёл в ванную, вымыл руки и направился в спальню переодеться. Распахнув дверь комнаты, я остолбенел. Там, перед открытой платяной кладовкой стоял человек. При моём появлении он оглянулся и застыл, глядя на меня остекленевшими от страха глазами. В течение следующей секунды я успел его разглядеть. Это был мужчина среднего роста, среднего возраста и, судя по лицу, средних умственных способностей. Я бросился в гостиную к телефону, но тут пришелец ожил и закричал трагическим баритоном точь-в-точь как Герман в третьем акте «Пиковой дамы»:

— Не пугайтесь, ради Бога не пугайтесь! — Он умоляюще сложил руки на груди. — Прошу вас, не звоните в полицию! Я всё объясню.

Я почувствовал, как мой испуг сменяется злостью.

— Как вы сюда попали? — спросил я, уже не от страха а, скорее, из любопытства.

— Она дала мне ключ.

— Кто «она»?

— Ваша жена.

— С какой стати?

— Ах, прошу вас, — заныл незнакомец, — пожалуйста, не кричите на меня. Вон там, на тумбочке, лежит её письмо. Это вам. Там она всё объясняет. Мы с ней любим друг друга и решили жить вместе. Только, пожалуйста, не убивайте меня из ревности, а то все наши планы расстроятся.

— Хорошо, убивать не буду. Вообще, кто вы такой?

— Меня зовут Тайлер, — сказал пришелец, немного успокоившись. — Мы работаем вместе. У вас очень способная жена.

— Ага! Ну как же, конечно. Тайлер. Мне ваше имя знакомо.

— Что вы говорите! — обрадовался Тайлер. — Что она вам обо мне рассказывала?

— Что вы идиот.

— Ха-ха-ха! — Тайлер искренне расхохотался и повеселел. — У вас прекрасное чувство юмора.

— Спасибо. Скажите, зачем она вас сюда послала?

— Чтобы забрать её вещи. Она сказала, что в это время вас не бывает дома.

— Тогда почему она сама не приехала?

— Она боялась: а вдруг вы окажетесь дома?

— А откуда вы знаете, какие вещи ей нужны?

— Она мне дала список. Очень подробный список. Вот он, посмотрите.

Он вынул из бокового кармана несколько листов, сложенных вчетверо. Список был чрезвычайно подробным и разделён на категории: платья, юбки, шляпки, нижнее бельё, обувь, парфюмерия и прочее. Нижнее бельё разделялось на подотделы: трусы, лифчики, колготки и т.д. Каждая вещь снабжалась кратким описанием модели и цвета, Я представил себе, что жена составляла этот список в течение долгого времени. Она всерьёз готовилась к такому важному шагу, как смена спутника жизни.

— Я почти всё нашёл, — сказал Тайлер. — Вот только одну вещь никак не найду: синюю юбку в тонкую белую поперечную полоску. Вы не знаете, куда она могла её задевать? Ах да, и еще серые колготки среднего размера.

Мне стала надоедать эта комедия. Хотелось переодеться, принять душ и выпить стакан крепкого чая. Я сказал:

— Извините, ничем не могу помочь. Можете уходить.

— Да, да, конечно, сейчас уйду. Как только найду недостающие вещи…. Кстати, откуда у вас акцент? Вы тоже из Чехословакии?

— Почему «тоже»?

— Так же, как Зина. Вы тоже оттуда?

— Почему вы решили, что она из Чехословакии?

— Она мне так сказала. А вы этого не знали?

Я понял, что у моей жены проявился типичный «русский» комплекс ущербности. Наши иммигранты стесняются быть из России. Любая другая страна для них как-никак заграница и потому звучит лучше. Ну, на то, чтобы быть из Франции или Швеции, они не смеют замахнуться, а какая-нибудь Чехословакия или Болгария вполне подходят. Не скрывая злорадства, я сказал:

— Она вас обманула. Мы с ней оба из России.

— Ну да, — согласился мой гость, нисколько не удивляясь. — Разве это не одно и то же? Я, правда, не уверен: Чехословакия — это часть России или Россия — часть Чехословакии?

— Послушайте, Тайлер, — сказал я, — если вы сейчас же не покинете мою квартиру, я вызову полицию.

— Я уйду, я уйду, — заволновался гость. — Вот только с юбкой надо решить. Тут есть одна синяя в белую полоску, но полоска не поперечная, а продольная. Как вы думаете, может быть, ваша жена имела в виду эту юбку? Она иногда путает слова.

— Я звоню в полицию.

— Ах, пожалуйста, дайте мне ещё пять минут собрать вещи. Прошу вас, не звоните в полицию. Если меня арестуют и посадят в тюрьму, ваша жена очень расстроится. Ей придётся вернуться к вам.

— Ну уж нет, до этого не дойдёт, можете быть спокойны.

Пока любовник моей жены собирал вещи, я прочёл её письмо, хотя его содержание и даже выражения легко было предугадать. Единственное, на что я обратил внимание, было пышущее благородством заявление о том, что она не имеет ко мне материальных претензий. Это натолкнуло меня на мысль.

Когда искатель юбок наконец покинул мое помещение, я не стал переодеваться, а поехал в банк, где открыл новый счёт и перевёл на него все деньги со старого счёта, к которому моя недолговечная спутница жизни имела доступ. На обратном пути я заехал в хозяйственный магазин и купил дверной замок. В тот же вечер я поменял замок – не ради безопасности, а из опасения, что жена может сдуру почувствовать угрызения совести и вернуться.

18

Разлука с женой не сильно меня огорчила. А если говорить откровенно — совсем не огорчила. Это назревало давно, и я только не мог понять, почему ей понадобилось столько времени на то, чтобы откликнуться на зов сердца. Наверно, не могла пока не будет составлен список вещей, необходимых для дальнейшего счастья. Так или иначе, её исчезновение ничего не изменило. Она выпала из моей жизни легко и безболезненно. Как и раньше, мои мысли и эмоции были сосредоточены на работе.

Однажды в конце рабочего дня меня вызвал Загрудски. Вообще, в последнее время я видел его крайне редко. Дела компании шли хорошо, с инженерной, то есть с моей стороны проблем не было, и потому у него не было причин со мной общаться.

Войдя в кабинет босса, я похолодел. За столом для совещаний заложив ногу на ногу, сидела Сильвия Мак-Шварцман, как всегда элегантно одетая и с сигаретой в левой руке, между средним и указательным пальцами. Судя по количеству окурков в пепельнице, она здесь пребывала давно. Загрудски не сидел, а ходил по кабинету. Я никогда не видел его таким растерянным и каким-то потрёпанным.

Он кивнул мне, жестом предложил сесть и сказал, обращаясь к Сильвии:

— Познакомьтесь. Это наш главный инженер, мистер…

— Мы знакомы, — сказала Сильвия, глядя сквозь меня.

— Ах, да, конечно, конечно, помню, -— подтвердил Загрудски и добавил, теперь в мою сторону: — Но сегодня мисс Мак-Шварцман навестила нас… э-э… так сказать, по другому поводу. Может быть вы, мисс Мак-Шварцман, объясните Алексу, что вас к нам… так сказать… привело.

— Объясняю, — сухо сказала мисс Мак-Шварцман. — Ваша компания отказала в приёме на работу инженеру афроамериканского происхождения, мистеру Джеймсу Джонсону.

Далее она выразила крайнее удивление в сочетании с крайним возмущением и ещё чем-то не менее крайним, чего я не понял, но не стал уточнять. Она напомнила о том, что вся страна поражена расизмом. И что наш отказ мистеру Джонсону в приёме на работу как раз и есть не что иное, как проявление белого расизма. Расизм в компании «Сборные горизонты» очевиден также из того, что при общем штате в 58 человек в компании всего четыре афроамериканца, то есть меньше семи процентов, в то время как граждане афроамериканского происхождения составляют двенадцать процентов населения Соединённых Штатов. И теперь она готова выслушать моё объяснение, поскольку мистер Загрудски сказал, что решение не брать на работу мистера Джонсона было принято на основании моей рекомендации.

Стерва, не моргнув глазом сделала вид, будто она со мной не встречалась и не пыталась с моей помощью утопить мистера Загрудски. Она выжидательно смотрела то на меня, то на несчастного Загрудски, который уже не ходил по кабинету, а сидел за своим столом, отрешённо глядя перед собой.

— Я жду вашего объяснения, — сказала стерва.

Надо мной был занесен нож гильотины. Я видел его исправно заточенное лезвие и знал, что в следующее мгновенье он упадёт, и навсегда отрубит мою надежду на успешное продолжение так удачно начавшейся карьеры. Собравшись с силами, я кое-как промямлил:

— Мистер Загрудски сказал, что он сам проверил и что этот чёрный… ну… мистер Джеймс Джонсон… что он нигде на учился, и поэтому….

— Вы не должны говорить «чёрный», — сердито перебила Сильвия. — Это расизм. Надо говорить «африканский американец» или «афроамериканец». Мистер Загрудски, это правда – то, что говорит Алекс?

— Конечно, нет, — не задумавшись ни на миг, мягко, почти по-дружески сказал Загрудски. — Алекс плохо понимает по-английски и, наверно, не разобрал то, что я ему говорил. Кроме того, он сам подал мне меморандум с просьбой отказать мистеру Джонсону в приёме на работу.

— Меморандум? В письменном виде? — Глаза Сильвии заблестели. — Можно на него посмотреть?

— Разумеется.

Загрудски позвонил в колокольчик, и на зов явилась ненавистная секретарша, одетая для того, чтобы идти домой. Был шестой час.

— Грейс, — сказал босс, — пожалуйста, найдите меморандум Алекса о его интервью мистера Джонсона. Это очень важный документ.

— Сейчас не могу, — отвечала Грейс. — Завтра поищу.

— Это очень важный документ, — повторил Загрудски, глядя почему-то не на Грейс, а на Сильвию.

— Я даже не знаю, где искать, — проворчала Грейс. — Завтра поищу. А сейчас мне пора. Мой рабочий день кончился.

Не прощаясь, она развернулась и покинула кабинет. Сильвия с презрением посмотрела на смущённого Загрудски и снова повернулась ко мне.

— Алекс, вы можете подтвердить, что вы подали мистеру Загрудски меморандум, о котором он говорит?

Нож гильотины угрожающе вибрировал, готовый сорваться и упасть, и при этом я вместе с гильотиной, летел в пропасть, где чернела пустота. В ушах свистел предсмертный вихрь. Я с трудом, словно сквозь подушку воспринимал то, что говорила Сильвия. Терять уже было нечего.

— Не могу, — сказал я, и мой собственный голос показался мне незнакомым. — Не писал. Не помню…Извините…Спасибо…

Ничего более не соображая и не оглядываясь, я вышел из кабинета, спустился вниз по лестнице и покинул здание офиса. Вскоре до меня дошло, что я сделал непростительную ошибку, но уже было поздно…

Утро не оказалось мудренее вечера. Я проспал и пришёл на работу позже обычного. При моём появлении Грейс поднялась из-за стола и, не дав мне зайти в свой кабинет, жестом велела немедленно следовать за ней к боссу. Загрудски выглядел мрачным и встревоженным. Не поздоровавшись и не предложив мне сесть, он сказал

— Алекс, вы не помните, куда Грейс положила вашу докладную записку по поводу этого… мистера Джонсона?

— Не помню, вяло отвечал я, избегая встречаться с ним взглядом.

— Грейс не может её найти. Это очень важный документ. Вы его хорошо поискали, Грейс?

— Да, да, хорошо поискала. — В голосе Грейс сквозило раздражение. — Я такой документ не помню и не могу найти. Больше ничем не могу помочь.

В этот день я задержался на работе. Работы было много, а дома меня никто не ждал. Когда офис опустел, я решил сам поискать этот самоубийственный меморандум. Наугад заглянув в несколько ящиков, в которых Грейс хранила документы, я понял, что ищу иголку в стоге сена. На всякий случай я пролистал стопку бумаг на столе Грейс и зачем-то заглянул в её мусорную корзину. И тут… я решил, что мне показалось. Я вытащил корзину из-под стола и высыпал на стол её содержимое. Нет, мне не показалось. Там среди прочих ненужных бумажек лежал тот самый мой меморандум, разорванный в мелкие клочки. Все остальные ненужные листки были выброшены целиком или разорваны пополам, и только мой документ был истреблён со страстью, до клочков величиной с ноготь, не сохранивших ни одного целого слова, ни даже полслова. Кроме меня, знающего свой почерк, ни одна живая душа не смогла бы понять, чем когда-то были эти клочки.

На следующий день по дороге на работу я заехал в супермаркет, купил букет гвоздик и, придя в офис, вручил его Грейс.

— Это ещё зачем? — проворчала она, подняв на меня глаза.

— Просто так, — отвечал я. — По случаю хорошей погоды.

— Ну, тогда спасибо.

Впервые за всё время на лице Грейс проступило некое подобие улыбки.

(окончание следует)